Голгофа.

Христос нёс крест свой на Голгофу. А
поодаль над ним потешались иудеи и
кидали в него комья грязи. И я спросил
его, указав на иудеев: «СтОит ли
принимать боль ради них ?» Он взглянул
на меня сквозь пот и кровь, текущие с
чела на ланиты и глухо молвил: «Где
Бог, там и крест !..» «Разве страдает
Бог ?!» — Возроптал я вслед. И ветер
донёс до меня ответ: «Если не можешь
страдать, сможешь ли любить ?..» И Иисус
поднялся на Голгофу…

А потом я бродит по улочкам тёмного
города и вышел за стены его. Дальний
лес казался мне ближе абсурда людских
сердец. Бело-серые скитальцы небес —
облака — казались мне человечнее
людей, ибо никогда не знали
озлобления, нетерпимости, убийства. Я
глядел на змею дороги, на рты оврагов,
на пальцы природы — деревья. Свет и
тьма, тишина и буря боролись во мне и
искали выхода из бездны груди.

И был день, и был вечер, и было утро.
Молния известия прорезала души
города: тело Учителя исчезло из
пещёры. Конечно, тело было похищено
его учениками, чтобы возвестить о
воскресении Сына Божьего и телесном
его вознесении на небеса. «Обман,
опять обман! — С негодованием подумал
я. — Чем же притесняемые лучше
притеснителей ?!.» И вдруг я поймал
себя на том, что хочу, чтобы меня
обманули светом, что более надоел мне
обман тьмы и явь её. Кто знает,
возможно идеалы, создающие идеал,
никогда его не стОят и оправдываются
лишь зарёю его величия? Главное — не
нарушить меру! Иные средства и солнце
превратят в мрак и лишь
дискредитируют идеал. Но жизнь без
идеала ложь вдвойне! Ползёт по жизни,
вместо человека, некое странное
существо, ничтожное, влюблённое во всё
фальшивое, чудище обыденности,
щупальце толпы. Как радуется этот
ублюдок своим маленьким, простеньким,
тусклым истинам. Это ли путь и
предназначение человека?

Под вечер я снова блуждал за чертой
города. Я сочувствовал искривлённым,
словно в агонии, кустам, ибо они не
обладали разумом человека, и
завидовал им, живущим легко и
беззаботно, не знающим тяжести и
ответственности Разума, который,
впрочем, в хаосе людской суеты легко
превращается в безумие.

И вдруг я наткнулся на Иуду. Он сидел
на камне, закрыв лицо руками. Подле его
ног лежали сверкающей на солнце
россыпью его серебряники, а прямо
поверх них змеилась толстая верёвка с
петлёй на конце. Недалече от него
склонилась в скорби облезлая,
уставшая жить осина. Он окинул меня
быстрым, невидящим взглядом и с
мрачной ухмылкой ткнул корявым
пальцем в направлении петли. «Это дала
мне моя мать!.. — Мускул дёрнулся у него
на лице. — За что ?!» — «Таково коварство
женщин, — смущённо ответил я. — Сперва
они не умеют воспитать, а потом
проклинают !..» Но он не слушал и
исступлённо продолжал бормотать: «За
что ?! Разве другие не предают? Разве
это не обычай в нашей стране ?! Разве не
сделал я Христа героем Вечности ?!
Разве Иуда не умеет страдать ?!» —
«Христос страдал за всех, а ты...» —
ответил я. «Все! — Злобно вскричал он. —
Все! Эта толпа, это стадо баранов и
ослиц, волков и скорпионов! Разве
можно страдать за тех, кто глаза твои
превратил в язвы, уже не видящие добра,
а душу в уголь ?! Они, они изваяли меня!
Лабиринты моего сердца и ночь мысли —
не следствие ли грехов толпы ?!» «Тьма
явление, — отвечал я, — свет сущность. Он
пришёл раскрыть свет сущности ..!» «Но
почему — запротестовал он, — его свет не
может быть явлением, а моя ночь
сущностью? Христос хотел, чтобы люди
стали тем, чем они никогда не были и не
смогут быть! Он обманывал их! Он
обещал красивую ложь — святое,
которого и быть не может в аду нашем!
Ад — это бытие! А я покарал обманщика
!..» «Никогда не были … — повторил я. — но
не они ли отвергли твою тьму? Не
стремятся ли многие из них к святости,
даже и в извращённой форме? Разве не
славят теперь они воскресшего Сына
Божьего и Истину его? Разве не жаждут
они благонравной жизни? «Вдруг Сын
Божий действительно приходил к нам, —
думают они, — а мы его казнили !» И страх
породит раскаянье, а раскаянье научит
любви …» «Нет, — сказал Иуда, — они,
многие из них, отвергли и Его. Его
отвергли за то, что он принёс им
освобождение, столь непривычное и
требующее ответственности, а меня —
за то, что сохранил им рабство! Нельзя
угодить стаду! А искупление … Можно
ли искупить содеянное? Кто мог
вернуть и переиначить то, что уже было
? Как сделать бывшее не бывшим? Или,
чтобы прогнать грех, достаточно козла
отпущения ?! Да и виновен ли злой в
своём зле, если такова его природа,
данная ему Богом? И разве не общество
виновно в том, что он не сумел стать
светом во тьме? И можно ли взять чужие
грехи на себя? Не значит ли это
простить грешников и оставить без
отмщения их жертв? Брошенный рукой
солдата в огонь ребёнок … Ребёнок
сгорел, солдат прощён и спасён и
встретятся они в раю — солдат и
ребёнок — на равных, славя благость
божию!.. Не хочу я такой идиллии!..
Пусть разверзнется геенна огненная и
проглотит солдата на полпути к свету
!»
«Я понял тебя! — Воскликнул я. — Ты
мстил! Ты провоцировал преступление
иудеев, чтобы их кровь во веки веков
пенилась ядом! Ты не понимал Христа,
но инстинктивно ты любил его, как
любят свою последнюю надежду на добро,
как любят прекрасную иллюзию, как
зарю, которой можно любоваться, но
которую нельзя ухватить пальцами! Ты
любил Христа и предал его им, чтобы,
распяв твою любовь и его святость, они
усугубили своё положение, сделали
свой грех вечным и остались жить в
мире без Божества! Но отделилось
прошлое от настоящего! Если ранее
необходимость создавала и палача и
жертву, то теперь каждый в сердце
своём решает, что важнее — Дух святой
или Тлен мира. Ты просчитался. Чем
сильнее был грех, тем сильнее будет
жажда спасения. Возможно, реализуется
в конце концов и прекрасная иллюзия,
станет истиной, что сейчас всего лишь
является зародышем стихий !..»
«Пустые слова! — Возразил Иуда. —
Необходимость та же, что и вчера. Также
она непреодолима. Также в душе и вне её
всё проросло противоречиями. А ради
собственного спасения, вот погоди,
человек будет всячески пытать и
истязать ближнего своего, называя его
грешником. Когда религия и лживые
идеалы мешали человеку творить зло на
земле ?! Но пусть так. Пусть смерть
Христа есть начало новой веры и
преддверие свободы. Значит, всем вам и
самому Господу была выгодна казнь
Христа. В чём же вина Иуды? Если
топором зарубить человека, будет ли
виноват топор? Не исполнял ли я волю
Бога и ваше тайное желание перемен?
Или моя вина была в том, что я хотел
истины, но узрел её во мгле ?! И если
казнь Христова породила общую надежду
на Искупление Верой, то не Иуда ли дал
её вам, дал то, что не имел и не получил
сам ?! Никто не знает, кроме Иуды, что
значит любить не веря! Никому уже не
нужен Иуда!.. Оставь же меня моей золе!
Но знай, есть прокажённые бессмертные
! Он пришёл, чтобы уйти, я ухожу, чтобы
прийти! Каждый век буду являться я,
чтобы предавать, не верить и
проклинать! Мне терять нечего! У меня
нет надежды и никогда не будет !..»
Иуда стоял, потрясая петлёй, взгляд
его горел ненавистью и с губ лились
бессвязные проклятия человечеству. И
я бежал от Иуды, ибо был он страшен.