Гвоздичка

Щелчок затвора, сорванный передник,
вздох — рабочий день закончен!
Гвоздик погасила свет в прихожей и не
спеша зашла за стойку. Впервые за
двенадцать часов она могла сварить
кофе и для себя, без суеты.
Мало кто знал, что невысокая,
стремительная официантка уютного
кафе «Гвоздичка» является также и его
владелицей. Она носила пустой бейдж, и
ее прозвали Гвоздиком — так быстро и
вовремя появлялась она у столиков.
Впрочем, ее внешность замечательно не
подходила имени: эта женщина была
далеко не стройна, а длинные, мощные
руки выдавали в ней что-то обезьянье.
Гвоздик с любовью оглядела небольшой
зал. Где-то на кухне хлопнула дверь:
повара существовали в молчаливом
согласии с хозяйкой и никогда не
прощались, довольствуясь дежурным
утренним «здравствуй». «Пора», —
подумалось Гвоздику, но она не
пошевелилась, а лишь продолжила
вслушиваться во вкрадчивое шипение
кофеварки.
Должно быть, ночное кафе, освещаемое
лишь парой алых огоньков от
неостывшей плиты и одиноко трудящейся
кофе-машины, выглядело жутковато. Но
женщина за стойкой вряд ли испытывала
дискомфорт или, тем более, страх. Она
неторопливо расправилась со своим
эспрессо и, отключив приборы от сети,
вошла в пульсирующую темнотой
подсобку. Какое-то время оттуда
доносилась возня, перезвон ключей и
поскрипывание деревянного люка на
давно не смазанных петлях. Затем —
громкий стук, и «Гвоздичка»
окончательно обезлюдела.
Подвал был зоной строжайшего запрета
для всех работников заведения.
Несмотря на то, что крошечный
домик-кафе снаружи выглядел
смехотворно маленьким, широкая сеть
подземных коридоров могла не на один
час поглотить неопытных авантюристов.
Катакомбы тянулись далеко от кофейни,
вплетаясь в подвалы жилых домов и
заброшенные бомбоубежища. Впрочем,
землистый пол и бесконечные дощатые
стены давно уж никого не прельщали:
все любопытные носы давным-давно
побывали практически во всем
подземелье.
В одном из многочисленных аппендиксов
коридора скрытно поблескивала
массивная дверь с кодовым замком.
Скучная, ржавая — она обещала
незваным гостям полки с маринованными
овощами и прохудившийся мешок муки.
Гвоздик решительным шагом прошла
полкилометра, отделявших отросток от
люка и, вооруженная ручным
фонарем-прожектором, несколько раз
вдавила железные цилиндрики, исполнив
замысловатую комбинацию. Что-то
щелкнуло, провернулось, и ржавая
привратница сдалась.
Хозяйка мягко притворила за собой
дверь и рванула рубильник на
приборном щитке неподалеку. Замигали
больничные лампы дневного света, и
подземелье осветилось мертвенной
синевой.
По бокам от входа в стену были
вмонтированы два стеклянных цилиндра:
мутных, заполненных непрозрачной
дрянью, в которой иногда мелькало
что-то темное и округлое. Бросив
беглый взгляд на загадочные приборы,
Гвоздик со все нарастающим
возбуждением поспешила дальше — туда,
откуда тянуло холодом огромного
подземного зала.
Тихий, жалобный вой.
Женщина вошла в огромный чертог,
заставленный всевозможными клетками,
вольерами, коконами бечевки; в его
центре возвышался, словно идол боли и
чистоты, стерильный хирургический
стол.
Поскуливание из ближайшей клетки —
самой опрятной на вид.
Гвоздик приблизилась к возмутителю
спокойствия — и куда только делась
расторопная официантка? У стальных
прутьев стояла госпожа, хозяйка
жизней, мастер, сошедшийся в поединке
разума и искусства с самими богами.
Без тени брезгливости или смущения
смотрела она на отвратительное
существо, сжавшееся у ее ног.
Это была девушка — грязная и
малосимпатичная, со вздернутым носом
и темными редкими волосами. Через ее
живот тянулся вздувшийся от стежков
розоватый шов, а вместо ног от
туловища спускался торакс мохнатой
хитиновой твари. Ее пустые глаза
ничего не выражали, из птичьего ротика
свисала нитка слюны.
— Признаться, — холодным голосом
начала Гвоздик, — я и сама не знала,
как поведешь себя ты, арахнофобка,
если скрестить тебя с пауком.
Сняв с кольца очередной ключ, она
отперла клетку и, поигрывая
продолговатой подвеской на нем же,
подошла к жертве.
— Ты меня разочаровала. Сойти с ума —
самое тупое, до чего ты могла
додуматься.
Невнятное бормотание.
— Заткнись, наконец!
Лицо женщины исказилось, и она ткнула
брелоком в грудь кадавра. Тело гибрида
содрогнулось в одиночной конвульсии,
прошитое слабым разрядом, но
выражение лица девушки даже не
поменялось.
— Только на охрану теперь и годишься,
— уже спокойнее резюмировала женщина,
с удовлетворением отмечая жесткую
щетину, начавшую покрывать обнаженный
торс несчастной. Похоже, тела наконец
прижились — скоро они срастутся
окончательно.
— Т-тётя. Позор… Тётя.
Гвоздик едва заметно вздрогнула.
Подойдя почти вплотную к продукту
своего гения, она наградила
полудевушку увесистой пощечиной.
Голова той мотнулась, слюна брызнула
на скудно покрытый соломой пол.
— Дрянь такая… — ругнулась хирург,
обтирая ладонь пучком сухой травы. — Я
тебе не тетка никакая, поняла? Я твоя
хозяйка. Повторяй: хо-зяй-ка.
— Хо… зяйка, — тупо промычало
существо.
— Вот и славно… — пробормотала
женщина, запирая клетку снаружи.
— Собственную племянницу — в кадавра?
— донесся миролюбивый голос из
дальнего угла. — Должно быть, ты
по-настоящему смелый исследователь.
Официантка не вздрогнула, не
испустила истошный вскрик. Спокойно
вернув увесистую связку в карман, она
приблизилась к источнику звука.
На перевернутом ящике с сушеной рыбой,
высыпавшейся на пол, громоздился
юноша лет двадцати пяти, крепкий,
коротковолосый. В руках он баюкал
внушительных размеров «Магнум»,
рукава его были изорваны, лицо — в
глубоких царапинах.
— Теневой столик, — холодно
констатировала хозяйка. — Чай с
гвоздикой, ветчинный сэндвич. Десять
процентов чаевых.
Парень снял несуществующую шляпу в
игривом приветственном жесте.
— Скольких крошек ты завалил?
Гвоздик трепетала от ярости, слова с
трудом выталкивались из ее
сокращающейся глотки.
— Двух, одна ранена, — пришелец
посерьезнел. — Было никак. Твоя охрана
сорвалась сразу.
Хирург самодовольно кивнула. Два
кадавра — это неприятно, но поправимо.
Год спокойной работы — и потери будут
возмещены.
— Меня зовут Анжело, — торопливо
представился парень. — Я принес
приглашение на съезд Мастеров.
Гвоздик презрительно фыркнула и
отвернулась от посланника.
Неторопливым шагом она отправилась к
вольерам: оценить нанесенный ущерб.
— Постой, постой же!
Анжело соскочил с насеста и кинулся
вдогонку женщине.
— Я слышала о вас, недоделках, —
бросила через плечо официантка. —
Сборище некроромантиков. Как вы еще на
плаву? Ни стержня, ни лидера, ни идеи…
Ваша организация — пшик.
— Все совсем не так! Мы воспеваем
красоту человеческих творений, тела,
слитого с тораксом, с панцирем, с
чешуей, с…
Гвоздик громко цыкнула, перебив юношу.
Убитых кадавров уже пожирали товарки,
а раненая девушка-скорпион вжалась в
угол, зажимая пробитый живот.
— Луиза! Луиза, девочка моя! Иди сюда,
иди… Анжело, отвали! Съ… бись
подальше, пока она тебя не увидела!
Подбитая стражница, с трудом
перебирая членистыми конечностями,
выползла из распахнутой клетки. Замок
был сбит, но щеколда уцелела; хозяйка
тут же заперла вольер. Парень скрылся
в тенях, но его присутствие
чувствовалось в сладковатом воздухе
подвала.
Гвоздик любила Луизу. Она была
спокойной и преданной; единственной,
кому хозяйка сделала лоботомию из
жалости и раскаяния, а не расчета.
Медленно, стараясь не растревожить
рану, женщина отвела ее к
хирургическому столу. Обтерев
прозрачную ампулу, хирург вспорола
стекло бритвой и ввела морфий в тело
кадавра.
Убедившись, что скорпионша в отключке,
Анжело вновь появился в свете ламп.
— Не хочу показаться навязчивым…
— Ты уже показался навязчивым. Я
оперирую.
Хирург, надев прорезиненные перчатки
и чепчик, придирчиво изучала
поврежденные ткани.
— Разрывные пули. Из «Магнума». Не
представляю, как мне это чинить.
— Могу я взглянуть? — робко спросил
парень.
— Нет, — отрезала хозяйка. — Просто
оплатишь чек.
Анжело заерзал.
— Если честно, Мастера не располагают
излишком материальных средств… Мы
могли бы освободить тебя от членского
взноса…
Гвоздик яростно фыркнула, с
невероятной скоростью орудуя
пинцетом и ножницами. Ее длинные,
приматоподобные руки каменной
хваткой впились в приборы.
— Убитых кадавров я вам спишу: незачем
мне защитники, неспособные справиться
с каким-то щеглом и его хлопушкой, —
произнесла женщина, выдержав
незначительную паузу, — Но
искусственный желудок Луизе, будь
добр, оплати.
Юноша испустил слишком уж облегченный
вздох: недоверчивой официантке
подумалось, что парень просто давил на
жалость, чтобы сбить цену. Впрочем, это
не играло никакой роли.
Только за этим столом Гвоздик
чувствовала себя живой, погруженной в
любимое дело. Внутренняя плоть
девушки, такая нежная, хрупкая,
беззащитная, распадалась и собиралась
вновь, подчиняясь своему
единственному хозяину — богу,
держащему в руках инструмент. Хирургу
открывалась истинная суть человека:
истинный цвет наших тел. Когда-то
давно, впервые порезавшись кухонным
ножом, она нашла свое кредо — смутно,
неясно, но осознание пришло сразу. С
тех пор утекло немало воды, но
стержень Гвоздика, ее тайная страсть,
оставались неизменны.
Анжело мялся, не зная, как начать
разговор. Несмотря на внушительную
внешность, он, похоже, был весьма
неопытен и наивен. Встретившись с
суровой хозяйкой, он не знал, как
реагировать на ее грубость.
— Так вот, слет состоится…
— Заткнись и подай ланцет.
— Я не в перчатках…
— Делай что велено.
Парень подчинился и бочком подошел к
столу. Только он потянул руку к
инструменту, как из-под халата
Гвоздика вылетела тонкая хитинистая
конечность, увенчанная ребристой
клешней. Посланник и пискнуть не
успел, как его шея оказалась в
смертоносных тисках.
— Послушай, г… ндон, — нежно пропела
женщина, не отрываясь от операции. — Я
тебя, конечно же, отпущу. Но если в
ближайшие полгода ко мне заявится
инспекция — будешь разделан на
запчасти. Это понятно?
Юноша судорожно закивал, инстинктивно
вцепившись в чудовищную конечность. О
том, чтобы нашарить кобуру и накормить
стерву свинцом, не могло быть и речи:
одно неверное движение — и через пару
дней Луиза б набивала селедочными
головами уже его желудок, а не
искусственный заменитель.
— Я не слышу, — угрожающе прошипела
женщина.
— Да… Поня… — прохрипел Анжело.
— Замечательно, — резюмировала
хирург, и крабья клешня, разжавшись,
юркнула обратно под ее одежду.
Посланник, потирая поцарапанную шею,
отошел подальше от операционной,
стараясь сохранять видимость
спокойствия. Получалось плохо: колени
его заметно подрагивали, а руки то и
дело бесконтрольно оправляли одежду и
пробегались по жесткому ежику волос.
— Ты… — начал парень, тщательно
взвешивая слова, — Ты и себя…
модифицировала?
Женщина бросила на него взгляд, полный
неизречимого презрения.
— Вот почему вы, Мастера, всегда
будете лишь любителями, — медленно
проговорила она, — Вы делаете с
другими то, на что сами никогда не
решились бы. Вам не понять эту поэзию.
Я — художник, а вы — обезьяны с
кисточками.
В ее голосе слышалась неподдельная
тоска. Какой подвиг воли ей
потребовался, чтобы отказаться войти
в круг единомышленников, способный
защитить ее от инспекции, непонимания,
изнурительных поисков?
Анжело все прекрасно понял.
«Сумасшедшая», — подумал он, с
облегчением выходя из подвала.