Подошел, взял руку, сказал моя...

Он напишет не ей я скучаю, милая, как
дела?
Для нее у него сплошные бла-бла-бла, не
приду домой,
сама постирай белье, ну не ной,
успокойся, ну е-мое!..
Она знает, что он не достоин слез, но
все ждет и ждет,
Как самый послушный пес,
оставляет свет в коридоре, уходит
спать.
И ложится на нерасстеленную кровать…
Он приходит пьяный, часа под три, в
ноги падает.
Милая, посмотри, мне так плохо, может,
вызвать врача?
Она молча делает ему чай,
смотрит, как он выпивает кружку,
другую, третью. Сердце екает.
Может быть, умереть ей?
Для кого ей жить? Для этого остолопа?
Он плечами пожмет лишь, когда ей плохо.
Ни любви, ни верности, ни свиданий.
Снова екнет. Я завтра уеду к маме,
буду жить, как нормальная разведенка,
выйду замуж снова, рожу наконец
ребенка.
Собирает вещи, подходит к двери –
слезы хлещут, но больше ему не верит…

Шорох. Кажется, встал с кровати. Ладно,
девочка.
Правда, хватит. Оставайся. Черт с
тобой. Надоело.
Пусть он ходит опять по ночам налево.
Извивайся, кричи, бей стекла.
Становись с ним старой обрюзгшей
теткой,
совершенно глупой и неревнивой,
чтоб потом, читая сыну Огниво,
вспоминать, как было вначале мило:
подошел, взял руку, сказал моя.