Тихий угол. очень большой сборник стихов, как и обещала.

чёрт с ним. выкладываю неполный
список, ибо хороших писателей нашлось
хренова туча а произведений так и
вовсе — тысяча. всех перечитывать это
тяжело. так что…
I.
1. Николаев Олег Скользящий
он первый для меня был, в ком я не
увидела типичного последования
классикам. первый кто окунул меня в
свои образы с головой. многие стихи
наизусть заученны, вплоть до.

2. Кот Басё
это Рим и Африка. и всё её творчество
настолько стихийно, что строки
поглощаются полностью — и без остатка.

3. Мкб-10
а это Англия. не раз цитированный мной
автор. простые и понятные
произведения.

II.остальными в списке я не так
зачитывалась, но это не значит, что
стихи у них хуже. вовсе нет :)

4. Джезебел

5. lllytnik

6. Adonatti

III. здесь одиночные произведения
некоторых авторов, которые были
найдены в тихом углу Скользящего. с
другими их произведениями мне было
просто лень знакомиться.

7. _raido, О. Ладыженский, Kladbische, Елена
Касьян

—

. отдельно о авторах с этого сайта

1. Varg
умеет вызвать антипатию так же хорошо,
как писать. здесь выложу только те его
произведения, в которых присутствуют
рифмаритм, а так же, в которых нет
чего-то мерзкого и пошлого :)

2. This Free
раннии её произведения не читала, если
честно. но то, что она пишет сейчас
просто великолепно.

3. PutNIK
я выделила только одно стихотворение,
которое больше всего увлекло.
остальные ничуть не хуже, но просто
так получилось

4. WINSTON
та же история что и с предыдущим
стихоплётом :)

5. Arnold Mavzoley
одно стихо

итак.

—

СКОЛЬЗЯЩИЙ

ДОЖДЬ
Город в потеках живой акварельной
краски,
Замирает в предчувствии жаркого злого
лета,
Небо наземь легло, воздух густой и
вязкий.
Небо смотрит в меня глазами полярной
хаски
И подмигивает мне звездами из
просветов.
Дождь заметает следы и крадет улики,
Разворачивает моря в городских
траншеях,
И стразами по стеклу рассыпает блики.
Поминаемый горожанами только лихом,
Он игриво, влажно лижет меня вдоль шеи.
Муравейником люд под струями
суетится,
Перелетными стаями с юга летят грозы,
Проповедь стуком капель поют птицам
Острые дождевые стальные спицы,
Небо с землей сшивающие без наркоза…
Ветер мокрым щенком вьется у ног
слепо,
Пахнет соком арбузным, июнем, сырой
пылью,
Он толкает туда, где покой под иным
небом,
Где любые мечты воплощаются без
усилий…
Только мне туда не хочется торопиться,

Я стихией рожден, в нее мне и
обратиться.
Я не помню, когда врозь мы с дождем
были,
И наверно, уже не вспомню, каким не был.
Я подмигиваю в ответ своему небу,
И иду, за спиной ощущая дождя крылья.

НЕПРЕДУМЫШЛЕННОЕ
Она хрипло дышит холодным ветром,
молодая, глупая, чуть живая,
Говорит мне: Я погубила лето! Ты бы
знал, как я это переживаю!
Я его разрѐзала птичьим клином,
зацепила дробью последних яблок,
Отравила хмелем и нафталином, и вот
если бы это исправить, я бы
Изменила к черту своим привычкам, я б
сидела дома и грелась чаем,
Расплела растрепанные косички,
перестала плакать над мелочами,
Я б его любила как раньше, робко, а оно,
смеясь беззаботно, южно,
Обнимало всех тополиным хлопком.
Ничего мне кроме него не нужно…
Ведь оно абсентом сжигало глотку,
распускалось жаром в груди, сияло,
А вот я, беспросветная идиотка,
наступив — его раздавила, смяла,
И иду тайфунами преисподней при
плохой игре и плохой погоде
То в парче, то в рубище, то в исподнем,
хоть наряды эти давно не в моде,
Да и мне ли мода, худой бродяге —
становлюсь сезонной чужой добычей,
Букварями, армией и общагой, ОРЗ,
бронхитом и гриппом птичьим,
Скорпионьим ядом, шальным паяцем,
истеричной Девой в дешевом гриме,
На моих Весах — разве что кататься,
впрочем, сдать отчеты необходимо…
Умоляю, верни это лето, боже, здесь же
холодно даже дышать ночами,
А ему, убитому, каково же: под крестом в
земле за седьмой печатью?
Уступи разок своему порядку, подари
хоть ложку небесной манны…
И духи ее пахнут фруктово-сладким, и
полны каштанов ее карманы,
Она их, волнуясь, сминает в крошку,
отчего в округе желтеют травы.
Только я говорю ей, моей хорошей, что
уже ничего не могу исправить.
Ну такая традиция, что поделать — лето
положено убивать ей…
… И я вижу вдруг, как она холодеет, как
ржавеет золото ее платья,
Смотрю, не в силах себе поверить, как с
нее, трясущейся крупной дрожью,
Облетают листья, а, может, перья, или
даже вовсе — чешуйки кожи,
Как она, обнаженная до аорты, до
предсердий — спелых гроздей рябины,
Вылетает в ночь, ни живой, ни мертвой,
исходя на город соленым ливнем.
Моросит за окнами третьи сутки. Я не
бог. Скорее, бездарный автор,
Но она мне прощала любые шутки, лишь
теперь рискнув проявить характер.
… Выхожу в печаль ее ледяную, не забыв
про зонтик и сигареты.
Просто я люблю ее. И ревную. И она
каждый год убивает лето.

СКАЗОЧНИК
Сочиняются смыслы струнами,
Строчки столбиком сочетаются,
Слишком смутно сейчас, суетно,
Создающим страдать станется,
Сном сегодняшним существующий,
Я, свободой своей скованный,
Стерегу справедливость сущего
Сердцем ситцевым, стилизованным.
Сумасшедшим бы слыть сюжетником,
Странных сказок стихи складывать,
Станут сразу смирней скептики
Смыслов скрытые сны сглатывать.
Сочиню сорок семь стасимов,
Со сверхновой своей скоростью,
Счастье с сердцем сошью связями
Строгих санкций своей совести.
А сказания станут сагами,
Слухов сети спрядут сложности,
Станут слышными, и под стягами
Стрелы сломятся, сабли сложатся.
Страха сонные соглядатаи
Смоют сажу — следы стрельбища,
Станет смерть серебра статуей,
Сочиненная смертным светочем.
Сказка сложится в счастье сытое.
Сны стрекозами собираются,
Серым сумраком Сомы скрытые,
Силуэты со мной сближаются…
… Стикс снегами согрет стылыми,
К свету солнца спешат, слетаются
Стаи севера, серокрылые.
Сродниться бы с ними, сплавиться,
Скользить на сверхзвуке сущностью,
Сердцу — свежей свободы снадобье,
Серпантином судьбу скручивать,
Стать сгоревшими саламандрами,
Стать случайностью, совпадением,
Сильфов сагой, сирен сонатами,
Состояний и свойств сведением,
В Стержне смысла сочить стигматами…
Станем стимулом, станем следствием,
Станем страстью и снов страхами,
Станет смутное соответствием,
Слезы — смехом, а соль — сахаром…
Сон слетает, сухой, скомканный,
Сердце сталью свело, стимуляторы…
Слышу — скорбно свистит скорая
Спеленали, спасли, спрятали
Слуги строгой судьбы, сторукие.
Слишком слабые, слишком смертные…
Серебристым скользят сумраком
Серокрылые стаи севера…
Снег, среда, серый стол и скоропись,
Скучный сквер, секретарша с сумками.
Стать со смыслами бы синхронностью,
Сны скитальцев смотреть сутками…
Странный стрелочник, скукой
скомканный,
Ставки ставятся на семигранники.
Спит синица, сопит, сонная —
Суррогат серокрылых странников.
Сны сбываются, стрекот слышится,
Стаи серые с сердцем судятся,
Словно нам суждено свидеться…
Сказка — скажется. Счастье сбудется.

ОСЕННЕЕ
Птичьи стаи рассыпались по облакам.
Наступившее время ветров и туманов
Боевыми снарядами спелых каштанов
В спину лету — чтоб сразу и наверняка.
Листьев шелест предсмертный мешает
уснуть.
Ночь у дня без борьбы отбивает часы,
И Фемида, что раньше держала весы,
Скорпионово жало вонзает мне в грудь.
Изменил расписание летний фонтан,
Стал холодным, совсем на себя не похож,
Я по лужам иду, и свихнувшийся дождь
Бьет тяжелый хардкор в перепонки
зонта.
Сонный сумрак с утра — губернатор
окраин,
И простуда мне колет инъекцию жара,
Нужно выкопать астры, лисички
пожарить,
А в такую погоду хороший хозяин…
И не видно сквозь тучи небесную
просинь
А ведь вроде вчера — по траве босиком…
Я из лета вернусь, вскипячу молоко
И включу ДДТ, про Последнюю Осень.

О ЛЮБВИ
Над макушкой небо расколото как
корыто,
И массы туч на нем тяжелее тонны,
Его зрачки так широко раскрыты,
Словно в глаза закапали белладонну.
Он расчетлив, упрям и смел, как другие
Овны,
И ты у него, как змея, на груди
пригрета,
Он кисло-сладкий колючий лесной
крыжовник,
За щекой леденцами прячет осколки
лета.
Все инъекции против него — плацебо,
Музы пели, что он герой, а молва
чернила…
Его глаза отражают ночное небо,
Впитывают темно-кобальтовые чернила.
Шестеренки мелют века на простые
числа,
Ты мечтаешь ему присниться, неслышно,
робко,
А он машинально зипует архивы мыслей
И выращивает стихи в черепной коробке.
Монетки звенят мотивами Тарантино,
С ним смеется всегда легко, говорится
гладко,
Его любовь в пожизненном карантине,
Чтобы понять его, пришлось поменять
раскладку.
У него затяжной роман с несчастливой
кодой,
Тебе бы лето, он ставит на лед и зиму.
Он — твоя доза страшной живой свободы.
Твой личный аналог общей анестезии.
Он тебя поет, ты его по ночам неволишь,
Он тебя заражает своей бесшабашной
форой,
И времени на поцелуй у тебя всего лишь
—
Промежуток между красками светофора.
У его купидонов — пули, и бьют навылет.
Но как только хватаешь за хвост эту
злую долю —
Он рассыпается облачком мокрой пыли,
Щемящим, терпким запахом канифоли.
Тебе бы его кричать, а не птицей
биться,
Тебе бы с его щеки слизнуть сок
черешни…
Но когда ему в прошлый раз повезло
влюбиться,
То живущие позавидовали умершим…
Ты больна им. Все в черно-розовом
колорите.
Непохоже ведь, что тебя так жестоко
сглазили.
Зарывайся лицом в его теплый колючий
свитер
И не бойся. Любовь будет быстрой… как
эвтаназия.

ДИАЛОГ
— Я не помню, когда началась вражда,
этот вечный тяжелый бой.
Я не знаю, зачем я бегу, дрожа, и мне
вслед — колокольный бой.
Зачем я тебе — такой несвободный,
слишком живой, земной?
И если в тебе костер Преисподней, к
чему воевать со мной?
— Костры горят при твоем терроре, во
мне же — вечные льды.
Я ласков и тих, как спокойное море, в
котором давно нет воды.
И Преисподняя больше не мыслит
смотреть на меня в упор,
Поскольку я вижу ее навылет, навыдох,
наперекор.
Ты мой образец, живая вакцина — кожа,
дыхание, пульс.
В моей системе плюс на минус — как
правило, выйдет плюс.
— Но, бабушка, зачем тебе эти когти, к
чему веревка и нож?
Зачем в эту темную полночь, враг, ты к
лесу меня ведешь?
— Когда в тебе отгорают костры, во мне
остается дым…
Я лишь отучу тебя от игры оставаться
почти живым.
Раз вышел таким из строки писак, то
правкой займемся сами…
— Зачем на лице твоем маска, мой враг?
Что у тебя с глазами?
— Глаза — лишь вместилище темноты, кого
хочешь с ума сведут.
Их не разъедает табачный дым, слезы
мерзнут в моем свету.
Мои руки не помнят, что значит боль,
чтобы ее причинять.
Я не знаю, зачем нужен этот бой, я
забыл, к чему это знать.
Я не вижу границ между светом и тьмой,
между добром и злом.
Тяжело быть второй параллельной
прямой, пойманной на излом.
Я связан тобой, за тобой в бегах, и
горечь у горла комом…
— Ты ненавидишь меня, мой враг? мы же
едва знакомы…
— А ты потерпи еще пару фраз, пока не
затянут жгут…
Неотложка приедет как раз сейчас, хотя
больше ее не ждут.
Пора расставить все запятые, все точки
от пуль дымят…
Одни между нами спирали витые*,
заклятый мой вечный брат.
— Ты же знаешь, я ведь проснусь потом, к
пожару земной зари.
И никто никогда не узнает о том, что ты
— у меня внутри.
Что твоими глазами я вижу мир, и
чувствую космос дней.
Что ты — мой единственный ориентир,
таящийся в глубине.
И как я устал воевать с тобой, убивая
тебя в себе,
Девятый раз колокольный бой,
грохочущий в голове…
Не страшно быть одержимым адом,
страшнее быть одному.
Может, под этим пожаром заката я все же
тебя пойму.
А пока — опять вдвоем через чащу, хотя
горючее на нуле,
Мой нерожденный, ненастоящий,
несуществующий на Земле.

*одна ДНК

ТЕМНОТА
Он опять зажигает свет во всем доме
сразу,
Борется с дрожью, курит по пачке в
сутки.
Она надвигается — липкая, как зараза,
Она наполняет каждую мысль и фразу,
Когда сумерки гасят свет, ему снова
жутко.
Нечем дышать — опять наступает вечер.
Он давно не выходит после восьми
наружу,
Потому что страх ложится ему на плечи,
Страх ломает его, деформирует и
калечит,
До тошноты пространство его кружит.
Психологи говорят, это все — нервы,
Тишина давит в уши, пьет из него силы.
Он глотает таблетки, расходует все
резервы,
Он в очереди героев идет первым,
Чтоб хотя бы сегодня фобия отпустила.
Гаснут лампочки — он добьется своей
цели.
Кровь под кожей стынет коркой живой
магмы,
Темнота заплывает в окна, сочится в
щели,
Темнота его травит едким густым
хмелем,
Душит холодным комом под диафрагмой.
Темнота собирает по полкам
ингредиенты,
За бесценок связные мысли его
потратив,
Целует в спину твердым стволом
беретты,
Наизнанку выворачивает предметы,
Тянет костлявые руки из-под кровати.
Он боится дышать, оставаясь к лицу с
теми,
Кто сжимают его, держат тугой хваткой,
Когда мрак нефтяной сгущает свои тени,
Темнота взрывается всполохами
видений,
Выгорает цветными узорами на
сетчатке.
Из углов начинают сочится огней
стайки,
Вокруг искаженные мукой и злом лица,
Безумие крутит в мозгу миражей гайки,
И где-то в болоте сознания плачет
чайка
Отрывистым горьким смехом самоубийцы.
Он вжимается в стену спиной тяжело,
липко,
Бьется во власти скручивающих
дисморфий,
Не отличая подлинность от фальшивки…
Трафареты вещей — формочки для
отливки.
Он кусает губы и, не мигая, смотрит…
Темнота к нему ластится, жуткая как
паук,
Впрыскивает под кожу густой клей,
Он с большим трудом держится начеку,
Ведь страх рисует фарами по потолку
Ряд виселиц вместо уличных фонарей.
Темнота постепенно ворует его
дыхание,
Берет над ним власть эта черная злая
сила,
Он же знает, что давно уже без
сознания,
А она наблюдает немигающими глазами,
Он почти мечтает — только бы
отпустило!..
Оставив внутри на сердце ожог
саднящий,
Темнота из его дыхания вьет сольфеджо,
Краем глаза ловя сонмы теней
скользящих
Ощущает себя внезапно живым, сидящим
В кругу полуразрушенного стоунхенджа.
Потому что за стеклами всего на один
оттенок
Небо светлее, чем было на вечность
раньше,
Тени спешно уходят, сворачивают арену,
И снова вокруг лишь пол, потолок и
стены,
Он дышит взахлеб, не зная, что делать
дальше.
Умываясь, прорываясь сквозь сумрак
серый,
Возвращаясь в реальность, опаздывает
на работу…
Психологам больше не будет вообще
верить,
Каждый сам побеждает в бою своего
зверя.
Только он вот по-прежнему мается
отчего-то…
Нервы, бывает, стыдно дрожать
цыпленком,
Убеждает себя, страх отогнать
пытаясь…
Он давно уже не помнил себя ребенком.
Лишь глаза двойника живой нефтяной
пленкой
Наблюдают за ним из зеркала, улыбаясь.

ПЕРСОНАЖИ
— Радуйтесь. И в трагических концах
есть свое величие.
Они заставляют задуматься оставшихся
в живых.
— Что же в этом величественного? Стыдно
убивать героев,
чтобы растрогать холодных и
расшевелить равнодушных.
Евгений Шварц. Обыкновенное чудо.

… Кто мне поверит, что ноша невыносима?
Когда более слабый страдает по воле
сильных,
Когда вместо сердца в груди перестук
металла
И опять на страницах брызги, и цвет их —
алый…
Что мне осталось ночью… кричать в
подушку?
Ослепи меня, отче! Прошу, заложи мне
уши!
Чтобы не видеть их лиц, их тяжелых
взглядов,
Они же — навылет! Они же под кожу —
ядом!..
Вонзают мне в сердце жала свои прямые,
И впору кричать: Отче! Прошу, прими их!
Пусть плоть исклюют вороны, изжарят
черти,
Я убивал их, отче! Я предавал их смерти!
Я любил их, отче, оттого все так рвется
в клочья!
Оттого вместо рыка — вой, вместо крови —
щелочь,
Я терял их, отче, сплетая слова
простые,
Они не безгрешны, но, отче, прошу,
прости их!
Люби их, как я бы мог, пусть невыносимо.
Я убил их жестоко. А воскресить не в
силах…
Приласкай их, как я не смог, но всегда
пытался,
Ты увидишь, они будут славными, я
старался.
Я старался их сделать лучше и ярче
прочих…
И я же убил их!.. Я сделал их жизнь
короче.
Ты их обогрей, пусть они будут знать,
что живы,
Пусть они никогда не станут тебе
чужими!
Пусть о них сочиняют сказки
пофантастичней,
Пусть они побыстрее забудут о доле
птичьей
И меня забудут, я им все равно —
предатель.
Такова моя роль. Не убийца. Лишь их
создатель.
Это я скормил их сценарию
приключений…
Пощади их, отче! Избавь от своих
мучений!
Забери их с собой, пусть в другого
вонзают шпаги.
Пусть станут чуть большим, чем
строчками на бумаге.
Пусть оставят меня, чтоб не чувствовал
их ладоней,
Не слышал, как снова на улице кто-то
стонет!..
Я взвалил на себя вину и с тех пор
таскаю.
Я люблю их, отче! Поэтому отпускаю.
Я прощу врагов! Брошу пить и отдам все
займы…
Чтоб еще хоть раз без вины заглянуть в
глаза им…

ДЕТСКОЕ
Не обижайся, я больше не буду тебе
писать.
Это просто такая сезонная полоса —
Как наматывать на катушку последний
срок.
Это дождь наизнанку врывается в
небеса,
Это в банке засохли последние чудеса,
Оставив нам только дым и тяжелый рок.
Ты сама это видишь — хлопая дверью лет,
Шурша разноцветными фантиками конфет,
Расставляя по полкам плюшевых
медвежат…
Это зАмки песочные смыло чужой волной,
Это просто детство заперто за стеной,
И от сказок пароль крепко в руке зажат.
Крылья сгорают, дым от пожара едкий —
Просто мы больше не бабочки-малолетки,
Из междустрочия смыслы ушли на юг.
Это просто стихи, как теплое солнце,
редки —
Холодно чувствам в рифмах размерной
клетки.
Не проси меня больше чувствовать боль
твою.
Последний серебряник звонко упал в
копилку.
В закрытые веки целуешь легко и пылко
И знаешь — внутри по венам течет вода.
Раньше фантастика, теперь о своем в
квадрате.
Раньше чувствовал, верил — огня на
полмира хватит,
А теперь обхожу сожженные города.
В салочки, в прятки — игры уже не с нами,
Между игрушками, праздниками и снами,
Детство ласкает чьих-то чужих ребят.
Есть вязи рун и привычка не спать
ночами.
Есть плащ-невидимка, хлопающий за
плечами,
И есть просто мы, вывернутые в себя.
В участи взрослых мысли теплей не
стали,
Давай тогда станем бабочками из стали,
И останется только в мире любви и лжи
Сбрасывать с сердца каменных мыслей
глыбы,
И всякой душе ответно шептать спасибо,
Если слышится вслед: надеюсь, ты
будешь жив.

МЭРИ
очень вольная зарисовка без точных
исторических соответствий
…

У Мэри сегодня дрожь в руках,
Но Мэри не слышит выстрелов.
Мэри не сложно — за шагом шаг,
Под ногами ее блестит стекло.
Тартар театром вокруг кричит
Еще со времен Бастилии,
Франции больно, ее бы лечить,
Но в гороскопе у Мэри бессилие.
Мэри идет через шум и гам,
Через праздник и балаган,
Страшной чумой болеет страна.
Мэри тоже давно больна.
Трехцветной лентой судьбу очертя,
Паяцы вокруг злорадствуют.
Мэри послали ко всем чертям —
И Мэри идет сдаваться им.
Мимо гниющей нации,
Взяв гордость и веры толику,
Живой королевой Франции,
Вперед, по стопам Людовика.
Конвоиры с ней очень бережно,
Прикидываются вельможами.
Мэри вступает в Консьержери —
Последнюю в жизни прихожую…
… Я бы спас тебя, Мэри, я бы смог,
Но это — не замок Иф.
Ты бы шла любой из земных дорог,
Но тебе дороже обрыв.
Укутана запахом лилий и пыли,
Мэри, чего ты ждешь?
Завтра утром тебя поцелует навылет
Косой треугольный нож.
Откликнутся камни у Сен Дени
Стоном надгробных плит…
Мэри послали в кромешный Ад,
Но Мэри идет в Аид.
Мэри спокойна как водная гладь,
Смела как австрийский лев.
С детства учат в Аиде гулять
Будущих королев.
Кровавую Мэри просит Париж,
Для пьянки Париж готов.
И Мэри завтра взлетит выше крыш,
Избавится от оков,
Чтобы в Аиде, от жара немея,
В лицо мне легко сказать:
Я пришла за супругом. Я не умею
Оглядываться назад.

КРЫЛЬЯ
… Фельдшеры в скорой втыкают в него
иголки, он понимает — это уже серьезно,
Друзья замечали кровь на его
футболках, он все отшучивался, мол,
просто упал на гвозди,
Заживет до свадьбы, и мы же давно не
дети… Как и все остальные, далекий от
суеверий,
Но последнее время жаловались соседи —
в водосток у него забиваются птичьи
перья,
Стал загадочен и далек, как рассвет
над Сеной, и какой-то бледный, бабушке
отдал кошку.
Можно подумать, он точно на что-то
подсел, но в конце концов просто
вызвали неотложку.
… Он мечется: Доктор, мне слышатся
птичьи крики! Он стонет: — доктор, зря
вы меня раскрыли!
Сейчас он знает то, что не знает Вики:
что двадцать — возраст роста молочных
крыльев.
В карантинном отсеке глупые шутки
вроде: для тебя у Элизы совсем не
нашлось крапивы?
Они думают, что заботятся об уроде, он
уже совсем не надеется на
справедливость.
… Они очень долго спорили,
зубоскалили, исследовали с головы и до
пят его,
Он понял: они уже наточили скальпели, а
крылья слабые и не помогут с пятого…
Они уверяют, что будет совсем не
больно, что он будет таким как все и
без отклонений.
В шесть тридцать по Москве и не-божьей
воле его приговор приводится в
исполнение.
А потом он лежит на кровати и смотрит в
небо — небо покрыто трещинами и
побелкой.
Ему не плохо. И не хорошо. Он просто не
был еще никогда такой качественной
подделкой.
Вокруг слезы радости, сладости и
гирлянды, и он как будто живой и как
будто в норме,
Только вскрыли его какие-то дилетанты
и сшили как-то неправильно, не по
форме…
Не те рычаги, шарниры не те, и кожа
какая-то слишком живая и липнет к телу,
Ампутация душ проходит у них без дрожи
в руках, но до душ им нет никакого дела.
Ему трудно дышать и жить, он не смотрит
новости, не верит в свой пульс и все
еще бледен, но
Его завтра спишут, точнее, наверно,
выпустят. Поставят на постоянное
наблюдение.
Предлагают заняться вязанием или
батиком. Он начинает употреблять
наркотики.
Они считают, что это психосоматика,
прописывают какие-то антибиотики.
Его снова учат, как правильно делать
выдохи, как надо справляться с
депрессией и апатией,
Позже ставят диагноз — он из другого
вида и пишут ему в листок пять стадий.
… Он жует фастфуд и смотрит хоккей по
ящику, не особо волнуясь, кто выиграет:
те ли, эти ли…
Они режутся. Эти крепкие, настоящие,
главное — чтобы в этот раз не заметили.
Ему говорят, что проблемы с белками и
инсулином, дают сильнодействующие
препараты,
Он их не слушает, он смотрит куда-то
мимо, куда пролегла дорога другим
крылатым,
Там какие-то белые тянутся рваным
клином. Спасибо, Элиза, но мне крапивы
не надо.
Ему все кажется — скоро он будет с
ними…

ЦВЕТОЧКИ
Цветы — это лучшее средство от всех
мировых проблем.
Вот он бежит в потрепанной майке и
шортиках до колен,
Милый мальчик, порывистый как стрела и
смелый такой
Как лев
С вишенкой за щекой.
В руках у него букет, держит крепко,
чтобы не растерять.
Прохожие улыбаются ему вслед, ему
можно дать лет пять
Или семь, в волосах его не то хна, не то
золотистый лен —
Сбрасывает набок прядь.
Кажется, он влюблен.
Пять совершенно разных цветков от
всяческих суеверий.
Сорваны, видимо, по дороге, может быть,
даже в сквере,
Цветы помогают от всех проблем, его
личные амулеты.
Он не надеется и не верит —
Он ЗНАЕТ это.
Цветы для пяти самых важных людей,
против любого сглаза:
Учительнице, соседке напротив,
девчонке из старших классов,
Тете Любе и странной тетеньке, которая
иногда приходит,
От которой пахнет пластмассой
И бумагами о разводе.
Цветы спасают от разных бед, сегодня
тоже должны помочь:
Против той, что ставит ему колы, против
той, что папина дочь.
Против тети, которая с папой, против
соседки, что орала на мать
Каждую ночь.
Против тетеньки, что хочет его
забрать.
Можно подумать, что он влюблен, но
цветочки его в пыли,
И не сорваны — украдены по одному с
гладких гранитных плит.
Такие разные, разноцветные и живые,
только запах у них один —
Запах свежей земли.
А еще слезы и парафин.
Он сделает их счастливыми. Он спешит.
Часы уже отбили
Шестой аккорд.
Очень скоро он превратит их всех в
цветочный, радужный
Натюрморт.
Конечно, он их находит поочередно,
дарит эти красивенькие
Цветочки.
И смотрит, как медленно тикают, тикают,
тикают их
Счетчики…
Эту формулу он знает отлично, давно
уже выучил назубок:
Он видит себя год назад: вот он бежит и
маме несет цветок,
Цветок, что немного пахнет еловыми
ветками
У дорог…
Маме можно плакать, но очень редко.
А дома уже улеглась война, громовые
оглушительные раскаты,
Мама сидит на полу одна, хрипло шепчет,
что во всем виновата.
А в ушах до сих пор слышны крики отца,
вой, звон посуды
И маты…
Он никогда так говорить не будет.
Мама радуется цветку, глаза ее
становятся ласковей и зеленей,
Она обнимает его очень крепко —
горячая вспышка среди теней,
Она хочет его спасти, уберечь,
защитить
От всего, что грозит извне…
… Маме тогда оставалось жить
Семь дней.

ВНЕВРЕМЕННОЕ
Написано по фильму Время (In Time) для
друга. Посвящено Стражу Раймонду
Леону, да будет ему хорошо там, где нас
нет.
***

Нашим секундам дан приказ отступать
Куда-то на запад, в овраги и катакомбы.
Грудной механизм удары считает
вспять.
Вместо людей вокруг временные бомбы.
Часы миродержцев работают против нас.
Небесные сферы стоят за свою мораль,
но
Из Канцелярии Смерти пришел приказ:
Носить циферблаты. Косы неактуальны.
Цикличные годы сжимают свое кольцо
На шеях вошедших во вневременную Реку.
Весь берег в телах кронидов и
беглецов,
Не встретивших пятидесятую четверть
века.
Время — негордый бог для слепой толпы —
Давно перестало считаться научной
сферой,
Я слышу на грани сознания стук копыт —
В мире врачует Черный по кличке Мера,
И от голода мир пожирает своих детей —
Отмирающих лейкоцитов в ущербном
теле,
Сиюминутная жизнь не та, да и мы не те…
Условно бессмертные. Этого мы хотели?
В природе двадцатый день середины
лета,
Солнце ласкает кроны лесных
массивов…
Когда тело всегда Нью-Гринвич, а в
мыслях Гетто,
Старость уже не кажется невыносимой.
Сыплется пульсом жизненный горький
опыт
Фосфорной зеленью пикселей клеток
кожи.
Времени нет, — кощунствует чей-то
шепот,
Зачем-то добавив усталое: Будь
осторожен.

СЧИТАЛОЧКА
Еще одно стихо по фильму Время (In Time)
для друга. Посвящено Стражу Раймонду
Леону.
***

Становись у стенки и просто считай со
ста
до единицы. Ты будешь мой личный
таймер.
Я выхожу на пятый смертельный старт.
Пульс от предчувствий сбился, почти
что замер.
Девяносто девять: выстрел. Пора
бежать.
Над асфальтом воздух плавится, чуть
дрожа,
Пахнет смертью берег. Тело. Звенит
азарт.
По эфиру тревожным эхом разносятся
голоса,
Мы уверены твердо: истина — впереди.
Ты считаешь тихо: восемьдесят один…
Семьдесят девять — молча смотреть в
экран,
Прослеживать взглядом линии диаграмм.
Беглец предсказуем, слишком простой
сюжет,
Откуда осадок прошлого на душе?
Спину жжет смешливый холодный взгляд.
Я укроюсь. Ты не найдешь меня.
Шестьдесят…
Очная ставка. Заложница. Людный зал.
В его организме сломаны тормоза,
Идиот, он скрывается третий проклятый
день.
Его милая Бонни не трусит стрелять в
людей.
Милосерден, почти не горд и миссионер.
За свободу, отмену налогов и жестких
мер,
Сокрушитель зла и всех мировых систем.
Улыбаешься. Что на этот раз? Тридцать
семь…
Идеалисты в этом смысле совсем
спеклись,
Погоня по крышам резко уводит вниз,
За этой парочкой — кровь и ночная мгла.
Временная Река выплевывает тела.
Двадцать шесть. Порядок ставится под
прицел.
Их сказка скажется. Гибель в ее конце.
Я буду гибелью. Двадцать. По встречной
— вспять,
На предплечье левой зеленым три пять:
ноль пять,
Секунды гильзами об пол в ушах звенят,
Часовым отныне нечего охранять…
Десять. Попались! Двое. Прицел. Курок.
Я — правосудие. Я воплощаю рок.
Здесь все закончится. Я не сойду с
пути.
Она смотрит почти умоляюще: Отпусти…
Он помнит, что я ему должен. Он в чем-то
прав.
Но миловать я не в праве. Прости. Пора.
Революций сегодня не будет. Не в этот
раз.
Но время всегда работает против нас…
… Один. На плечо ложится Твоя рука.
Тихий голос: Я нашла тебя, Страж. Пока.

ВРЕМЯ ПО ГРИНВИЧУ
По фильму Время (IN TIME)
***
Кладбищ и капищ в Нью-Гринвиче нет, и
снов не бывает вещих.
В Нью-Гринвиче Кала купила кувшин —
новый, совсем без трещин,
Змей Шеша тысячеглавым клубком
свернулся в его горсти.
Смерть не приходит сюда никогда.
Разве что погостить.
Бетонно-стеклянные зубы Нью-Гринвича
тянутся до небес.
В гробницах его живут неживущие,
замкнутые в себе,
Влачат миллионы непрожитых лет, как
привычный улиткин дом.
Жизнь сюда тоже почти не приходит.
Разве что…
Двадцать четыре часа назад в
механизме случился сбой,
Часовщик из небесных инстанций бросил
пост и ушел в запой,
Кронос ударил в медные стены
подземной своей тюрьмы,
И хлынуло время на счетчики тем —
настоящим живым…
… И горе тебе, Нью-Гринвич, зона
живущих в последний раз:
Смотри же дверьми и окнами, сонным
блеском бетонных глаз,
Как смертные, живородящие, голодные
теплокровные
Саранчой, прорвавшей кордоны, спешат
сюда
Из твоего невозможного никогда.
Как лунатики к вечности этой, они
отовсюду к тебе идут,
Время расплавленной сталью их льет в
твою вечную мерзлоту,
Осколки кувшина лежат в пыли, змеиная
плоть гниет…
Смерть по бессмертным вползает в
Нью-Гринвич,
Чтобы вернуть свое.

ВРЕМЯ ПО ГЕТТО
По фильму Время (IN TIME)
***
Завтра, думаешь, сдам в ремонт
кофеварку,
Вычищу долбаный хлам из норы,
побреюсь,
Встану рано. В этом климате страшно
жарко
Начинается где-то с восьми и пока
стемнеет,
Завершу отчет. Позвоню в страховую
службу,
Починю соседке смеситель, она просила,
Решу, наконец-то, что мне от жизни
нужно,
И на что из того, что нужно, мне хватит
силы.
Вырвусь из этой дыры. Поселюсь в
Нью-Йорке…
Но не всем дано добраться домой
живыми.
Мое завтра наступит у этой шальной
четверки,
Если эти, за мной, окажутся Часовыми,
И от этого завтра будет разить
бензином,
Тухлой кровью, хотя работают эти
чисто,
А в мыслях: какой горизонт невозможно
синий,
И серп над макушкой скалится так
лучисто…
В мокрую спину бьют фары, пока не пули,
И слышатся грозные выкрики где-то
сзади.
Затеряться бы лабиринтами узких улиц,
Нет ведь и шанса что-нибудь доказать
им —
Все равно, что перемалывать воду в
ступе,
Но крепись, приятель, ты же пока не
пойман.
Если завтра мое так и быть на меня
наступит,
Я постараюсь ответить ему достойно…
Думаешь, если успеешь до поворота,
Если удастся вырваться и отбиться…
А через миг ты смотришь на то, как
кто-то
Лежит на асфальте. И злые чужие лица.
Над тобой суетятся. Ты их уже не
слышишь.
В завтра теперь единственный путь —
выше…

АЛЬЯНС ЧЕТЫРЁХ
1.День\ночь
Эльза, послушай, что говорю — это
памятка, следуй ей,
Эти четверо здесь, на нашей земле,
ходят среди людей,
Ты всегда должна очень точно знать,
где чужие и где свои.
Запоминай, как вычислить их и не
попасться им.
Этот тебе не понравится сразу: обычный
студент-пацан,
пахнущий уайт-спиритом, ты даже не
вспомнишь его лица,
он будет робко совать букет,
стесняться и звать в кино,
в общем, сюжет известен, вымучен и не
нов.
Но он никогда не скажет тебе, будь даже
удобный случай:
Знаешь, у меня есть Темный Попутчик.
Тот, который вползает в мозг, как в
город вползает ночь,
Тот, кто гонит по трассе под сто
семьдесят вдоль обочин,
Этот двуличен, у него для всего хватит
опыта и отмычек.
Никто не знает круг его полномочий.
Он будет смотреть глаза в глаза
равнодушно, как некрофил,
Как каменный улыбающийся сфинкс.
Даже столкнувшись с ним на закате, ты
этого не поймешь.
Он запросто видит людей насквозь и
чует любую ложь,
Тебе может еще казаться, что творится
какой-то цирк,
Или это издеваются близнецы…
Этот уверен в себе, деловит, словно
только что сдал экзамен.
Даже прожив с ним десяток лет, не
будешь знать, чем он занят,
Он тенью скользит на фоне луны,
блестящей, как перламутр.
Но странности заканчиваются к утру.
Внятных ответов и объяснений у этого
парня нет,
Разве что где-то во тьме зрачков у него
тягучая нефть,
Берегись, если он тебе скажет
как-нибудь в тишине:
Ты не нравишься Тому-Который-Во-Мне.
Не заметила? Он никогда не спит, и его
ипостась ночная
Шепчет его ипостаси дневной: Она
слишком много знает.
Он мил, несчастен, он болен и слаб, и ты
веришь в его слова,
Хотя днем он хочет тебя раздеть, а
ночью — четвертовать…

2.Добро\зло
Сперва он покажется очень усталым,
предложит с порога чай,
Он может быть кем-то вроде писателя,
журналиста или врача,
Он будет слушать тебя, не пытаясь
журить или поучать.
Ты сама не заметишь, как кончится этот
час.
Идея идти к психиатрам слегка отдает
кривизной пути,
Но этот навскидку опытный, может сходу
определить,
Что нужно делать, за что тянуть, чтобы
тебя спасти,
И чтобы ты сама захотела спастись.
Ты вспоминаешь его шаги, звук смеха и
чем он пах.
Он будто один настоящий, другие —
стадо, река, толпа.
Эльза, не смей к нему привыкать, ты же
ведь не глупа:
Он тактичный, приятный в общении
психопат.
Нет, не из тех, кто прячет в ночи
изуродованные тела,
Не шизофреник и не маньяк, одетый в
белый халат.
Но глаза его утратили цвет, в них серая
мгла, зола.
Он всего лишь не отличает добро от зла.
Двойственность в этом омуте давно
размыта до берегов,
Он не умеет ни с кем дружить, нет у него
врагов,
Внутри него пустота и тьма: ни лишних
страстей, ни чувств,
Его, разумеется, это не тяготит ничуть.
Ему все равно, творит ли он в мире
благо и почему,
Ему безразлично, куда попасть: в
палату или в тюрьму,
Он ничего не боится, не хочет, не ждет,
что его поймут.
У него нет сомнений, нет и душевных
мук.
Нет виноватых и правых нет — судить не
его ремесло.
Если он вступит в наш мир как жнец,
уйдут и добро, и зло.
Если когда-нибудь заговорит, и ты не
поймешь его слов,
Можешь считать, что тебе еще повезло.
У него в кабинете на подоконнике ровно
горит свеча.
И когда догорит — придет его день и час.

3.Сон\явь
Когда свет опостылел и вылинял мир,
как ситец,
когда тянет вползти в берлогу до
лучшей эры,
он к тебе постучится, несущий туман в
глазницах,
ни под каким предлогом не открывай ему
двери.
Он продавец, который не станет
считаться с нами —
Торговец контрабандными снами.
Он ставит на стол дипломат,
устраивается вольготно,
Выставляет рядами колбы, коробочки,
ампулы,
Все сны у него подписаны. Вот прогулка
по Альпам, вот
Ваша другая жизнь — сейчас это очень
модно,
вот суспензия абсолютной свободы.
Кто знает, каких еще он предложит нам
пряных яств,
Но каждое будет вкуснее, чем эта явь.
У него есть все, что нужно
предпринимателю:
Штучный товар, модные тренды, хорошие
скидки,
Он выпишет гарантийный талон и
квитанцию об оплате,
Не оставив тебе ни имени, ни адреса, ни
визитки.
Не беда… Пока не отправишься в темень
искать его.
Это будет не сразу, все происходит
медленно,
Никаких мигреней. Качество
соответствует.
Не купить у него невозможно, ведь
каждый бредит
То полетом, то драконами, то
принцессами.
Ты словно сидела на пресной земной
диете,
А теперь пробудилась: богиня, бесовка,
бестия…
Но просыпаться каждое утро как будто
тягостней,
Как слепая в тумане шаришь, в предметы
тычешься,
И не нужно тебе ни любви, ни цветов, ни
жалости,
Лишь бы снова попасть туда, где лишь ты
владычица…
Как ты думаешь, Эльза, чем это может
кончиться?
Когда ты его найдешь, пережив все
крайности,
Упадешь в слезах: Разбуди меня от
реальности!
Я отдам тебе все, чего тебе только
хочется…

4.Лицо\маска
Он влетит в твою жизнь стремительно,
как жар-птица:
галстук с полосками, стрелки, запонки,
лацканы,
Все с ним хотят общаться, шутить,
водиться,
дамочкам он немыслимо часто снится,
хотя каждая и клялась себе не
влюбляться.
С ним ужасно легко, он весел,
глаза-бойницы,
он галантен, читает стихи и зовет на
танцы,
острит, улыбается, щеки горят
румянцем…
Как котяра с пушистой шерсткой, яркой
окраской,
Прирученный, игривый,?