Сюрсказка 2

… мои мысли мешают спать, сводя меня с
ума, потому что, как только я засыпаю,
меня вновь охватывает кровавое
безумие, которое настолько сильно
высасывает все моральные силы, что
даже веки невозможно сомкнуть…
Он лежал на кровати, из которой
торчали острые иглы, ворочаясь и
бормоча про себя мантры, услышанные
когда-то им в сквере, срывавшиеся с уст
кришнаита с косыми и красными глазами,
под аркой нескончаемого дождя из меди.
В той комнате было лишь одно окно и за
ним пылала рыжим, ядовитым светом
Луна, подмигивая изредка и роняя на
землю фиолетовые слезы, так как у нее
был ячмень, но никто не спешил помочь
ночному светилу, потому что
самовлюбленный Месяц давно ушел,
высокомерно повернувшись к ней
спиной, а Солнце никогда не желало
помогать своей ночной преемнице.
Прикусывая свои ногти, чтобы
остановить чтение, он периодически
всхлипывал, срываясь в слезные потоки,
которые на подобии крови текли по его
худым щекам и выступающим скулам.
Стены шевелились медленно, размеренно
показывая ритм их сердцебиения.
Периодически на них появлялись
стигматы из которых сочилась нефть,
наполняя пол комнаты вязкой и черной
жидкостью, которую ужасно неудобно
оттирать с ног. Шестиногая собака
преданно спала в лужи черной жижи из
под которой виднелся её коврик. Она
никогда не скулила, потому что слишком
хорошо его понимала.

Зажегся яркий свет, в комнату вошли
четверо. Их безротые лица не выражали
никакого присутствия чувств или
эмоций, они проделали стандартную
процедуру, взяв пункцию костного
мозга, забор крови и слез — он привык к
этому. Они приходили по 4 раза на дню,
что уже совершенно выбешивало его, не
оставляя времени на личные
размышления. Его изучали долго, но
никто не мог понять устройство его
мышления и чувственный аппарат. Это
было что-то сверхновое в
безэмоциональном мире, в котором не
было места ни скорби, ни радости, ни
улыбкам.

Устав, он уснул. Ему вновь снилось
что-то до боли прекрасное и дикое:
зеленые леса, бесконечные поля с
колосьями, которые поют, выпучив
глаза, сверкающие радостью и полным
доверием в то, что их никогда не
сорвут. Вмиг он оказался в длинном
коридоре, по длине которого торчали
песочные часы, а на стене, приводившей
в тупик, каминные часы били ровно 3
часа ночи — это было временем, когда он
обычно просыпался. Он слушал трель
кукушки, выскакивающей из них, она
оглушала его ультразвуком. Грязные
руки массировали глаза, чтобы вновь
попасть в реальность, однако, ничего
не выходило. Из каменной стены
показался её силуэт, который по
прошествии времени, окончательно
втиснулся в пространство комнаты.
Песочные часы замерли. Песчинки,
зависшие в воздухе, таком тесном и
сжатом внутри часов, сейчас
представляли собой странный
калейдоскоп, окружающий помещение.
Она так нелепо выглядела в своих
порванных синих джинсах и этой
износившейся дырявой тельняшки, из
под которой виднелась её левая грудь с
небольшим алым бутоном соска.
Растрепанные чуть вьющиеся черные
волосы были мокрыми, то ли от
влажности воздуха, то ли от того, что
её всенепременно окатило сейчас
водой. Она протянула ему руку,
погладив указательный палец, затем
провела по его лицу от виска до
подбородка, тронув кончик носа. Он
лишь смотрел на нее грустными глазами
и улыбался их очередной встрече, но
через долю секунды она растворилась в
воздухе. Вздохнув, он развернулся и
медленно побрел, насвистывая грустный
марш. Ноты вылетали, срываясь с его губ
с такой страстью, что нельзя было и
подумать ничего плохого. Всем своим
видом он пытался показать, что все
хорошо. Но сон кончался, и он это знал.
Такой сладкий, такой короткий.

Иглы кровати давно не причиняли ему
никакой боли, потому что перед его
глазами постоянно стоял образ его
любимой, недоступной прелестницы, он
пытался трогать его руками, но тщетно.
В такие моменты он мог лишь
произносить — Мы уже столько раз
сближались в моих снах, снова и снова.
Я устал. Пожалуйста, пусть это будет
реальностью.
Под утро, он по обычаю кричал.